«И Агнец снял четвёртую печать…»

Сто лет назад в Поволжье разразился страшный голод. Узнаем больше об этой ужасающей странице в истории нашего региона. 

Культура и история
Для слабовидящих
  • Очень маленький Маленький Средний Большой Огромный
  • Стандартный Helvetica Segoe Georgia Times
«Я не мама…»

Варе было шесть лет, когда в ее родной Корнеевке Алексеевского района стало нечего есть. Жара и засуха побили весь урожай, а Гражданская война, катком прокатившаяся по Поволжью, не оставила запасов. Люди умирали.

У Вари тоже умерла сестренка Люба, которая была на три года старше нее. А потом все уехали искать лучшей доли – старший брат Андрей, мама Аграфена с сестрами Ириной и Мариной, тетка Лукерья с дочкой. Андрей уехал в Ташкент, а мама с сестрами – в Сибирь. Варюшка же была слишком маленькой, чтобы ее могли взять с собой, и она осталась дома с бабушкой Акулиной.

Зимой было особенно страшно. Сама Варя не видела, но бабушка говорила, что везде умирают люди. Их не хоронили – оставляли в домах до весны. А весной разобрали избу у кладбища, с большим погребом, да свезли туда на костлявой кляче, оголодавшей не меньше, чем люди, всех умерших. Сил хватило только на то, чтобы сбросить трупы и привалить их немного землей.

Варина мама не пережила поездку в Сибирь. Да и тетке с сестрами девочки там жилось несладко, поэтому они решили вернуться. Долгим был путь. На оставшиеся гроши один мужик отвез Лукерью с детьми до станции, где они забрались на крышу поезда. Несколько раз их снимали, но они упорно ждали следующего, тайком забирались и ехали домой. Так с горем пополам добрались до Богатого. Оттуда до Корнеевки – а это сорок пять километров – шли пешком. На подходе к родному селу их заметили, сообщили родным.

Маленькая Варя в это время сидела у избы, ела траву, ждала мать. Увидела идущих, бросилась встречать, обняла Лукерью: «Мама!» «Я не мама», – ответила та. Бросилась к сестре Ирине: «Мама!» «Я не мама, – сказала Ирина. – Мама позже приедет…»

Лишившуюся матери Варюшку вместе с сестрой Мариной пристроили в детский дом, находившийся тут же, в селе. В то время голодающим уже помогали американцы. Они подарили Варе заячью шубку, белый шарфик и шерстяной костюм. А ее бабушке Акулине прямо на печке сделали операцию по поводу паховой грыжи.

Там, в детском доме, семилетняя Варенька, которой никак не давалось произносить букву «р», стала Валей, Валентиной. И была ею до самой смерти. О том, что мою прабабушку Валентину Сергеевну звали Варварой, я узнала уже после того, как она умерла.
Пережитый голод на всю жизнь засел в ней страхом смерти. Я помню ее бесчисленные запасы – мука, сахар, консервы, забитые ими кладовка и погреб, засаженный огород, на котором не пустовал ни один клочок земли. Родные подшучивали над ее скопидомством – таким далеким и почти нереальным казался голод в сытой и благополучной стране. Для нее же он всегда был живым, почти вчерашним, возвращавшимся в липких ночных кошмарах, как ни пыталась она его забыть.

«И Агнец снял четвёртую печать…»

Американская благотворительная организация АРА 
(Американская администрация помощи – American Relief Administration) в Самаре. 1921 –1922 годы.

«Кругом болезнь и смерть…»

…Выписка из письма: «Еще недавно, пока снег не покрыл землю, там шла оживленная работа. Человек прилагал последние усилия, чтобы сохранить жизнь себе и своим близким. Рыл для еды глину, собирал траву. Сушил, молотил, ел и прятал в зиму что себе, что скотине. Эту работу не останавливала даже смерть тех, кто питался этими продуктами. Так, в селе Славинка Самовольно-Ивановской волости семья в один день съела ведро каленых репьёв. На другой день три девочки-подростка лежали мертвыми под образами. Мать оплакивала их смерть. А соседка плакала, что не ее дети умерли и она не избавлена от ужаса видеть их постепенное угасание…»

Голод 1921–1922 годов, разразившийся в Советской России, был поистине самой крупной и самой страшной природной и социальной катастрофой, которая когда-либо случалась в нашей стране в новейшей истории. По словам исследователей, мы вообще могли перестать существовать как страна, как государство. Голод затронул не только Поволжье, но и часть Украины, Кубань, Северный Кавказ. По бесплодной, выжженной солнцем земле словно промчался всадник Апокалипсиса на бледном коне, собирая свою кровавую жатву. Те, кто выжил на фронтах Первой мировой и Гражданской войн, умирали от голода, теряя человеческий облик.
Сначала выменивали более-менее приличные вещи и мебель на хлеб у чуть более зажиточных односельчан, потом съели всех кошек, собак, сусликов, крыс и мышей. Поели всю солому, глину, кору с деревьев и траву. Людей косили болезни – тиф, холера, малярия, чума.

Первое время те, кто был в силах, пытались уехать. В июле 1921 года началась паника в пострадавших регионах, люди массово снимались с мест и бежали в поисках лучшей доли в те области, что считались благополучными. Почти полмиллиона человек со всего Поволжья в поисках пропитания бежали в Ташкент или в Сибирь. Кто-то доехал, кто-то умер в пути, а кого-то задержали по дороге – властям важно было сдержать распространение эпидемий. В голодающих областях вводили военное положение, города закрывали для беженцев. А к зиме стало совсем туго. Начались случаи трупоедства и людоедства.

На сто человек приходилось 75 голодных. Документы сообщают сухие цифры: «Из 56 волостей Бузулукского уезда 28 голодают до крайних пределов. В одном только этом уезде от голода умерло больше 25 тысяч человек. В Пугачевском уезде – 50590 опухших от голода людей, умерло – 14700. В Балаковском уезде сосчитано 600 смертей от голода и заболевших на почве голода 6051 человек. В Бугурусланском уезде из 50 волостей сейчас 21 волость вымирает. В Ставропольском уезде всего населения 120–180 тысяч человек, из них только 15 тысяч могут протянуть до нового урожая, 115–165 тысяч человек уже голодают. Из Самары телеграфируют, что на городском кладбище образовалась очередь трупов. Могильщики не успевают…».

Из села Аверкино Бугурусланского уезда сообщают: «Приближаются страх и ужас. Голодные люди, включая детей, ежедневно ползут в помещение сельсовета и требуют себе пищи. Голодающие или высохли как скелеты, или до безобразия опухли. Вымирание продолжается. Требуется приготовление братской могилы».
Пешее передвижение по губернии становится опасным – нет никакой гарантии, что тебя не зарежут и не съедят по дороге или на ночлеге. Матери запрещают детям выходить со двора. Впрочем, вскоре и в родном доме становится небезопасно. Вот донесение председателя губисполкома Самарской губернии Владимира Александровича Антонова-Овсеенко (он руководил борьбой с голодом с октября 1921 года): «Суточная смертность достигает 15 – 20 процентов. В селе Каменка гражданки Жигановы, мать и дочь, и гражданка Пышкина съели трупы своих двух детей. Затем ими были зарезаны две женщины: гражданка Фофанова, принимавшая участие в употреблении в пищу двух детей, и неизвестная старуха семидесяти лет. Когда и эти запасы иссякли, Жигановы зарезали и Пышкину».
В селе Ефимовка Бузулукского уезда Самарской губернии голодающая крестьянка Акулина Чугунова зарезала сонной младшую больную дочь семи лет, изрубила труп и съела его. Трупы воруют из амбаров, по ночам раскапывают могилы умерших и варят пищу из трупов. Поначалу ели только трупы животных – павших лошадей, коров, кости перемалывали в муку и тоже употребляли в пищу. Когда их не стало, принялись за людей.

С медицинской точки зрения существуют три стадии голода. Первая стадия – возбуждение, когда человек с отчаянием ищет пропитание. Он подвержен слухам, внушению, готов сорваться с места и бежать туда, где, как услышал, можно прокормиться.
Вторая стадия – угнетение, когда организм начинает «есть» полезные клетки. Сначала сжигает запасы жиров, потом принимается за мышечную ткань. Белковые клетки, расщепляясь, высвобождают газ, который скапливается в кишечнике. Отсюда, кстати, появляется тот самый уродливый набухший живот, который мы видим на фотографиях голодающих. Одновременно наступает перебой с кровоснабжением мозга. Появляется апатия, полностью исчезают мораль и брезгливость. Человек может съесть все что угодно, даже самое отвратительное. Например, ели экскременты животных, глину и землю. Если человек дошел до середины этой стадии, его еще можно вернуть к нормальной жизни. Дальше происходит необратимый процесс в мозге. И последняя стадия – агония, когда человек уже ничего не соображает, он не способен есть и пить и просто умирает.

Невозможно без слез и содрогания слушать бесхитростные рассказы очевидцев, читать сухие выдержки из донесений, смотреть фотографии страшных, похожих на призраков взрослых и детей с выпирающими костями и опухшими животами, а также на изображения людоедов рядом с «вещественными доказательствами» – расчлененными трупами. Ни один из них не раскаялся в содеянном, потому что голод. Ни одного из них не привлекли к ответственности, потому что голод. Их свозили в Самару и определяли в психиатрическую лечебницу в Томашевом околке. Люди, потерявшие человеческий облик, уже не приходили в себя. Села вымирали, умирали семьями, домами. Ситуация была катастрофическая, и нужно было срочно что-то делать. Молодой стране, находившейся в состоянии полной разрухи и окруженной экономической блокадой со всех сторон, требовалась помощь.

В 1999 году самарские режиссеры Владимир Осипов и Дмитрий Одерусов сняли фильм «Территория голода», успев запечатлеть на пленке воспоминания очевидцев. Старики, которым было под девяносто лет, с содроганием вспоминали ужас, пережитый ими в детстве.
– Вот как один сам себе руки ел, это я видала, – рассказывает Анна Кушукова из села Высокое Пестравского района. – Он нам родней приходился, старый человек. Мы, дети, бегали во дворе, а он на крыльце сидит, сам на себе кожу рвет, орет дурным голосом и жует. Страшно.
– Такой ужасный голод, – со слезами вторит ей уроженка села Телешовка того же района Пелагея Монагарова. – Через три двора от нас Шабриха дитю бок выела, мертвому. Собак, мышей ели, у нас лично кошку унесли. Когда американцы стали давать маненько, подсоблять, соседка наелась и пришла: «Тетя Анюта, я ведь вашу кошку съела…». По деревне вечером боялись ходить. Однажды пришла я к подружке, а там сидит ее сестра и говорит: «Мне бы сейчас человека зарезали, дали, и я бы съела». Я тогда от нее дальше, дальше, к двери, думаю: наверное, и меня зарежут. Убежала и больше не стала к ним ходить.

 

Читать продолжение темы

Татьяна Тузовская