Самарский Маресьев

Солдат выжил с мыслями о семье, а встал на протез, вдохновившись историей героя Великой Отечественной войны.

Общество
ИНСТРУМЕНТЫ
Для слабовидящих
  • Очень маленький Маленький Средний Большой Огромный
  • Стандартный Helvetica Segoe Georgia Times

ПРОСТОЙ ЗАВОДСКОЙ ПАРЕНЬ

Валентин Небайкин родился в Самаре. О нем можно было сказать, что он человек рабочей профессии, но до определенного момента. В 2002 году, сразу после школы, он, семнадцатилетний, пришел на завод. Сначала девять лет трудился на подшипниковом заводе, затем – на «Гидроавтоматике», «Прогрессе», заводе приборных подшипников.

В 2008 году у Валентина появилась семья. В армию он не попал, хотя был призван, как положено. Но обнаружили язву и вернули из Сызрани домой. Работа на заводе была Валентину по душе, но с 2014 года он с замиранием сердца следил за событиями на Украине... Поэтому, как только началась мобилизация, он пришёл в военкомат сам. Жена, конечно, была против, но как любящая женщина она поняла и приняла сторону мужа.

...Сначала была учебка в Рощинском. Каждый день они уходили на полигон, и было с непривычки тяжеловато. Учили хорошо - новобранцы мозоли набивали. Ещё больше их готовили к стрелковому бою. Ну а с дронами и артиллерией пришлось познакомиться позже.

ЛУГАНСКОЕ НАПРАВЛЕНИЕ

Под Белогоровкой на оборонительных позициях Валентин был с февраля по июнь. Служил в пехоте мотострелковых войск. Окопы – все это нелегко психологически. Всё время в земле. Зимой холодно, летом жарко. Не каждый стремится попасть туда. Первую ночь, когда зашли на позицию, точно ничего не поняли. Темно. Провожатый привел, показал блиндаж под землей – окоп, крытый бревнами, – там и обосновались вдвоем с товарищем. Маленькую печурку пришлось постоянно разжигать - дрова сырые. Хорошо, что не задохнулись. А днем увидели войну. Противник оказался всего лишь в одном километре.

– Смотрели, знакомились. В первый же день нашу позицию стали обстреливать из минометов. Конечно, было страшно. Меня сразу же легко ранили в ногу навылет. Товарища убили, – рассказывает Валентин. – В голове все время вертелась мысль: насколько много шансов у меня выжить? Это еще только первый день. Потом потихоньку привыкал. Обстрелы, конечно, были, но мы стали по звуку понимать, что летит. Дроны – это особое дело.

Здесь сразу замираешь – к дереву, скажем, прилипаешь намертво. На следующий день в окоп добрался медбрат, осмотрел рану, предложил выбор: остаться на месте или ехать в госпиталь. Я остался. Перевязывал себя сам – всё обошлось. Первый раз на позициях пробыл две недели. Это много. Обычно на боевом задании три дня или шесть, а потом отдыхаешь. После этого ранения неделю отдохнул и снова на боевое задание. Вот так начиналась моя война.

ЖИЗНЬ НА ВОЙНЕ

... Мы с Валентином гуляли по парку на Металлурге в Самаре. Был такой красивый вечер. Люди отдыхали с детьми. По озеру плавали утки. А для меня всё вокруг поделилось надвое: мирный парк, звук которого утихал, когда негромко говорил Валентин, и местечко там, под Белогоровкой, где постоянно разрывались мины и стреляли автоматы. Валентин смущался от того, что, как ему казалось, никак не мог мне рассказать о чем-то героическом. Мол, что такого особенного – сидеть в окопе и прислушиваться к тому, что делает в пятистах метрах противник?

А я представляла, как это: мерзлая ночью земля, не разгорающаяся печка, которая, если затухнет, то можно не проснуться, воздух, наполненный смертью, обманчивая тишина и твой краткий сон, отданный на откуп твоему товарищу. Что такого? Ты не бежишь в атаку и не кричишь «Ура!». Эту высоту взяли до тебя «штурмы», и ты всего лишь ее удерживаешь. А днем пригревает солнце, под ногами появляется грязная жижа, и ты еле-еле вытаскиваешь из нее ботинок, в очередной раз пачкая бинт на разодранной осколком ноге.

И я понимаю, что на войне нет разницы, где ты - в окопе или на второй линии. Есть такая точка «ноль». Это куда привозят еду, боекомплекты – туда еще добежать надо. Товарищ Валентина просто пошел за ужином и просто не вернулся. Везде война. И ее тяжесть определяется человеческой волей, характером и скромностью. Кто-то кричит о своем подвиге, а кто-то просто делает свою работу, в меру сил – пока они не кончатся.

Однажды ночью солдат просто подняли и увезли под Бахмут (Артемовск). Удерживать линию обороны трудно, но еще труднее добраться до этих позиций живым. Когда штурмовики только отогнали противника, он знает, что сейчас сюда придут люди, и начнется особая свистопляска.

КЛЕЩЕЕВКА

– Нас прикомандировали к подразделению «Ахмат». Мы вместе брали Клещеевку. Освобождали дом за домом. Шла стрельба. В одном из домов нас засекли и начали обстреливать. Взорвали дымовую шашку. Ничего не было видно. Мы заняли круговую оборону и ждали нападения. Пулемет противника не умолкал, мы пытались точнее определить его местоположение и направили огонь в его сторону. По тому, что он замолчал, поняли: получилось. Стрельба прекратилась, но прилетели дроны. Из шести человек два двухсотых, трое раненых. Стали расходиться, и я наступил на лепесток от мины, – повествует Валентин. – Взрыв оглушил, и я сначала не понял, что конкретно случилось, подумал, что дрон. Боли не почувствовал, просто увидел свою голую ногу, разорванную в клочья. Кругом всё гудело и грохотало. Обстрел был настолько интенсивен, что разобрать было ничего невозможно. Дроны гудели осиным роем. Никакая техника сюда не прошла бы однозначно. Было сразу понятно, что выносить отсюда трехсотых не будут – это просто нереально. Выхода было два: либо выбираться, выползать, либо остаться здесь навсегда. Вспомнил детей, жену. Нужно было выжить ради них. Сначала нашел укрытие. Наложил жгут. Сделал укол обезболивающего, перебинтовал себя, как мог, ведь помощи ждать было неоткуда – живых рядом никого. Встать было невозможно, даже если б нога была целая – над головой был ад. Я подумал: «Если повезет спастись, то только ползком, как Маресьев». Почему-то он мне вспомнился и мемориальная доска, посвященная ему в нашем самарском санатории имени В.П. Чкалова.

Полз долго. Если честно, то даже не знаю, сколько. Как мне казалось, я был в сознании. Нашел чей-то рюкзак с водой, выпил полторушку воды и съел шоколадку. Думал, что вода поможет при сильном кровотечении. Потом мне сказали, что этого не надо было делать. Но, слава Богу, обошлось. Вообще Бог меня хранил, потому что даже ползком я был хорошей мишенью.

Автомата уже не было, но рация оказалась целая. Передал своим, что трехсотый, и попросил, чтоб прислали двух бойцов, а не четверых, как принято. Дроны не отставали, и чем больше людей придет на помощь, тем больше вероятность обстрела. Не хотелось, чтобы из-за меня гибли ребята. Думал, что под руки как-то на одной ноге допрыгаю.

Потом меня нашли. Вкололи ещё обезболивающее, перевязали. Я ждал эвакуации, а «птицы» не переставали летать над нами. Дальше меня ещё несли несколько километров на носилках, и дрон буквально сопровождал нас. Почему-то думалось, что вот сейчас трехсотых погрузят и нас просто взорвут. Но этого не случилось. Затем были госпитали в Светлодарске, Ростове, Луганске. Трудно ли мне было вставать на протез? Конечно. Но я думал: «Маресьев смог танцевать на протезах. А я?»

Сегодня я живу, как все. Кстати, и в следж-хоккей играю, и метанием ножей занимаюсь, но, если честно, я б вернулся за ленту, потому что всё нужно доводить до конца.

Татьяна ВОРОНИНА.
Фото предоставлено автором публикации.