ВЫЖИЛ БЛАГОДАРЯ ОТЦУ
Эдуард Марчик, заместитель председателя Самарской организации жителей блокадного Ленинграда, остался в живых благодаря самопожертвованию отца, умершего в 37 лет голодной смертью обычного блокадного ленинградца. В прошлом отец, направленный в деревню в числе «двадцатипятитысячников», поднимал отстающий совхоз на Дальнем Востоке, вывел его в передовые, а во время войны возглавлял бригаду по ремонту танков на знаменитом Кировском заводе в Ленинграде. Почти невероятным сейчас кажется тот факт, что в осажденном городе танки не только ремонтировали, но и производили. Так, уже в декабре 1941 года Сталину докладывали о 713 боевых машинах, изготовленных ленинградцами! Отец получал повышенный рабочий паек – 350 граммов хлеба, но большую часть отдавал сыну, говоря жене, что его хорошо кормят на заводе. А сам глотал таблетки из домашней аптечки, чтобы хоть как-то заглушить чувство голода.
– Мать, конечно, понимала, но у нее был выбор - спасти мужа или сына, – вздыхает Эдуард Брониславович. – Вот поэтому я сейчас тут с вами разговариваю…
При наступлении фашистов на Ленинград почти целиком погибла и большая крестьянская семья его деда по матери, георгиевского кавалера Первой мировой войны Тимофея Ивановича Ефимова, жившая в селе неподалеку от города. На них, беженцев, спасавшихся от надвигающегося фронта на двух подводах, сбросил бомбу немецкий летчик. Из семи человек в живых осталась только тетя Эдуарда Брониславовича, которую раненой нашли потом бойцы Красной Армии, и младший брат матери, находившийся далеко от Ленинграда. Погибли также дед с бабушкой и другие родственники по отцу.
Когда началась война, маленькому Эдику шел четвертый год. И немалая часть его впечатлений о блокаде связана с рассказами матери, которую он успел подробно расспросить. Но и детская память запечатлела многое.
– 22 июня, когда прозвучала весть о начале войны, я не мог ощутить всей полноты трагедии, но уже по лицам матери, отца видел, что произошло нечто страшное, – рассказывает блокадник. – И сейчас, анализируя прошлое, я понимаю, что все мы, даже дети, внутренне собрались, почувствовали необходимость строго выполнять указания взрослых.
Помнит он истертые мраморные ступеньки и трещинки на стенах в бомбоубежище, где на старенькой раскладушке в закутке приходилось пережидать воздушные тревоги. Немцы пунктуально начинали бомбежку в 11 часов вечера, когда мать, вернувшись с работы, падала без сил, и сыну приходилось тормошить ее и будить, чтобы вместе спуститься в убежище.
БЛОКАДНЫЙ ХЛЕБ
Домой мама возвращалась лишь раз или два в неделю, поскольку от квартиры на Васильевском острове до Володарского района, где она работала калькулятором в столовой, более тридцати километров, общественный транспорт не ходил, но иногда можно было добраться на попутном грузовике со знакомым шофером. И, уходя на несколько дней, она скрупулезно заворачивала жалкие кусочки хлеба в разноцветные носовые платочки и говорила: «Вот этот, в белом, съешь сегодня, этот, в красном, – завтра, а в синем – послезавтра, а вот этот, черный, не трогай...». Ведь она могла и не вернуться, попасть под бомбежку, и нужно было оставить сыну хоть какой-то запас. Конечно, мальчику хотелось съесть все сразу, но он понимал, что нельзя нарушить материнский наказ, от этого зависит жизнь.
– Я вообще считаю, что блокадные матери – святые люди, – говорит Эдуард Брониславович. – Они готовы были пожертвовать последним куском ради ребенка. А ведь именно женщины несли основную нагрузку в блокадном городе. Была колоссальная поддержка между людьми, благодаря которой удалось выжить.
О блокадном хлебе сказано много. И чего только не добавляли в этот хлеб, в зависимости от того, что удавалось на тот момент добыть, – от гороха, привезенного партизанами из ближайших сел, до соснового луба и пищевой целлюлозы. Вкусным хлеб, конечно, не назовешь, но он был настолько желанным, потому что был единственным источником жизни. В первые же месяцы блокады люди съели почти всех домашних животных, ловили ворон, голубей, вываривали клейстер из обоев, варили студень из столярного клея, кожу от сапог, ремней, гармоней, старались обменять последние ценные вещи на продукты.
Огромным дефицитом были и дрова – в страшные блокадные зимы единственным источником тепла в квартирах стали буржуйки. Всю мебель сожгли, как и семейную реликвию – дорогую картину итальянского мастера в инкрустированной раме. Спасаться от стужи приходилось, накрываясь матрасами и одеялами, и в какой-то момент от холода и истощения у Эдика даже отнялись ноги. Случаи, когда удавалось добыть хотя бы немного дров, воспринимались как счастье.
Один из таких дней особенно врезался в память. Было воскресенье, солнечное утро. По воскресеньям обычно не бомбили – немцы были пунктуальны во всём. И мама, раздобыв небольшое бревнышко, расколола его на щепки, согрела на буржуйке две кружки кипятка и достала кусочек «блокадного шоколада». Так называли дуранду – твердые, как камень, плитки жмыха, оставшегося после отжима растительного масла, но изголодавшимся людям они казались лакомством.
Это был настоящий праздник! Но неожиданно началась бомбежка – фугасная бомба разрушила несколько подъездов дома. Их крайний подъезд, где они жили на пятом этаже, уцелел, но пострадали лестничные пролеты. Детей – Эдика и еще одну девочку – жильцы спустили с верхнего этажа в бельевой корзине, скрутив импровизированную веревку из связанных простыней. После этого они с мамой перебрались к сестре отца, которая тоже жила в Ленинграде.
Еще один эпизод блокадной жизни связан с известным профессором-историком, жившим по соседству. Из исторических материалов ему было известно, что недалеко от дома находится захоронение лошадей времен Петра Первого, и у него возникла безумная мысль найти эти кости, чтобы использовать сохранившиеся там питательные вещества. Ему удалось организовать людей, которые двое суток долбили еще не оттаявшую после зимы землю и точно попали в это место. Конские кости несколько часов варили в больших чанах прямо во дворе, добавив туда крапиву, собранную на проталинах.
– Когда соседка преподнесла мне чашку конского бульона, это было счастье, которое я никогда не забуду, – вспоминает ветеран.
ПО ДОРОГЕ ЖИЗНИ
Выбраться из блокадного Ленинграда им с матерью удалось только в августе 1942 года. Чтобы получить эвакуационное удостоверение, нужно было выдержать огромную очередь. Легендарная Дорога жизни летом представляла собой путь на машинах до западного побережья Ладоги и еще 34 километра на баржах через озеро, до станции Кобона. Однако на свою баржу, вторую за сутки, они опоздали, а удостоверение выдавали строго на определенное время. Матери удалось уговорить какого-то большого начальника, чья машина, на счастье, подъехала к пристани, посадить их на следующую баржу. Потом они узнали, что чудом избежали гибели – та баржа, на которую они не попали, ушла на дно вместе с людьми от фашистской бомбы…
