Моя прабабушка из Уральска, с папиной стороны, Клавдия Васильевна Пашкина, прожила долгий век – 97 лет. Из них только последние десять – в городской квартире, которую так же по привычке называла избой.
Худенькая, сухонькая, согбенная, она передвигалась неслышно и медлительно, и большую часть времени сидела то у себя на кровати, то – летом – на скамеечке во дворе дедушкиного дома (пока его еще не снесли), а потом – на балконе пятиэтажки, то позвякивая пятеркой спиц, под которыми, свисая, как на ветке вырастала очередная варежка или носок, то просто погруженная не то в подслеповатую полудрему, не то в какие-то свои мысли и воспоминания. В детстве мне было странно, что она называет вязание – работой («Наденька, что ты все работаешь? Отдохни!»), – для меня-то это было развлечение в свободное время. А для нее, сельской жительницы, – всего лишь смена труда зимой, когда заканчивались полевые работы, способ между кормлением скотины и домашними делами обеспечить семью теплыми вещами. Папа говорил (может, шутил, не знаю), что бабушка Клава могла связать носок за ночь, во сне, и в это легко верилось – настолько отработанным до автоматизма это у нее было.
Так вот, Девятого мая, когда по телевизору шли фильмы и передачи о войне, баба Клава слушала их и начинала плакать. И всегда вместе со слезами прорывалось у нее одно воспоминание, от которого при всей его скупости щемило сердце и тоже наворачивались слезы на глаза:
– Я телят на ферме поила, иду с ведрами, а тут бежит бригадирша и кричит: «Мир! Пашкина, мир!...» Я ведра несу, иду в туфлях на каблуках – другую-то обувку давно сносила, а купить негде, одни эти, на выход, остались... А она: «Пашкина, мир, мир!!!» И другие бабы давай шуметь: «Мир! Мир!!!..» Кто плачет, кто смеется, и все: «Мир! Мир!..»
...На всю жизнь запомнилось, что для женщин, переживших войну, главное – мир. А Победа – его необходимое условие...
АЛЕКСЕЙ ПЕТРОВИЧ КРАСНОВ
Маминого отца, Алексея Петровича Краснова, я не помню и не могу помнить – он умер в 1953 году, когда маме было всего двенадцать лет. Родом он был из Симбирской губернии – из села Карсун. Есть семейная легенда, что он был сыном кулака и вступил в комсомол, за что отец выгнал его из дома, но на самом деле его отец, действительно владевший в селе водяными мельницами, когда над семьей нависла угроза раскулачивания, сам приказал сыновьям: уезжайте от греха подальше, устраивайте свою жизнь кто как может... Как и где дальше жил сам прадед, не знаю, известно лишь то, что он как-то приезжал к сыну, когда бабушка с дедушкой жили в Средней Азии, в Андижане. Почему уехали туда и почему незадолго до войны вернулись в Поволжье, поселившись в Куйбышеве в поселке Управленческом, – тоже загадка.
В мирной жизни дедушка Алексей Петрович был бухгалтером, по словам мамы – очень мягким, добрым человеком. О войне рассказывать не любил, но любил песню «Эх, дороги!» и просил дочку петь ее ему. В маме, младшей дочурке, души не чаял и всячески баловал – бывало даже, вернувшись домой поздно, когда дети уже спали, тормошил и с гордостью вручал сонной гостинец – яблоко или конфету. А возвращаться поздно приходилось часто – работы было много, особенно в связи с послевоенной денежной реформой приходилось в авральном порядке пересчитывать большие объемы цифр.
Умер дедушка почти через месяц после смерти Сталина и накануне Пасхи, которая в том году выдалась очень ранняя – 4 апреля. Перед этим, 2 апреля, был день рождения младшей дочери, но его решили отпраздновать одновременно с Пасхой. Не успели. Очередной аврал на работе. Инсульт, обширное кровоизлияние в мозг...
На военной фотографии дедушка снят в 1944 году, в городе Софии. Как спел бы Утесов: «под звездами балканскими»...
ПЕТР ГЕОРГИЕВИЧ ЛОКТЕВ
Дедушку Петю – Петра Георгиевича Локтева – я помню довольно хорошо, хотя местами и смутно – он умер, когда мне было десять лет. Нас с братом он очень любил и баловал, отношения у нас с ним были дружеские.
Из событий помню не очень многое: помню, как, медлительно двигая рукой, на которой у него были шрамы у локтя, рубил топором траву для кур, которые жили в сарайчике; помню ночных бабочек, кружащихся под колпаком фонаря во дворе дедушкиного дома в Уральске, и стол под навесом, густо оплетенным диким виноградом, где собиралась шумная компания их с бабушкой друзей и соседей, и самовар с трубой, который разжигали чурками, наколотыми из звонких дощатых обрезков; крепкий чай с молоком и смешные казахские словечки, которые употреблял дедушка: казахский язык он знал, потому что у него были друзья-казахи.
Вообще дедушку любили и уважали очень многие: как рассказывал папа, в своем окружении он был авторитетом, умнейшим человеком, с которым советовались, чьему мнению доверяли. И, как я потом осознала, – человеком с большим чувством внутреннего достоинства при внешней простоте и остроумии, и очень сильным – при внешней мягкости.
Кажется, до войны дедушка собирался стать геологом, о войне почти не рассказывал – за исключением одного раза, когда я перед Днем Победы позвала его в наш класс, и он поведал о том, как был тяжело ранен в разведке в Карелии, куда попал в начале войны. А после того, как его комиссовали с инвалидностью, работал в Заготзерне – ездил по всей области на подводе с лошадью.
Умер дедушка Петя, по нынешним меркам, совсем молодым – в 64 года; сердце, уже пережившее один инфаркт, не выдержало обыкновенного гриппа…
ПАХОМ ГЕОРГИЕВИЧ ЛЯГОШИН
Именно его фамилию я бы носила сейчас, если бы моего папу, оставшегося сиротой вскоре после войны, не усыновили дальние родственники – Петр Георгиевич и Надежда Ивановна Локтевы. Родной папин отец, уральский казак Пахом Георгиевич Лягошин из поселка Семиглавый Мар в Уральской области (теперь Западно-Казахстанской), пропал без вести в марте 1943-го, на Воронежском фронте возле станции Лозовая Харьковской области.
О его судьбе узнать так ничего и не удалось, но в информации, которую мы нашли на сайте «Подвиг народа», говорится, что воевал он, как и положено потомственному казаку, в 1-й Гвардейской кавалерийской дивизии и был помкомвзвода сабельного эскадрона отдельного дивизиона разведки.
В представлении к ордену «Красной Звезды» (которого дед так и не успел получить), говорится: «Гв. ст. сержант Лягошин П.Г. много раз возглавлял разъезды, умело руководил действием разведчиков, добывал и доставлял командованию важные сведения о противнике. Во время действия отдельного разведотряда по ликвидации пр-ка в Волоконовском р-не Воронежской области, после того как командир взвода и его заместитель выбыли из строя, гв. ст. сержант Лягошин принял на себя командование взводом и умело руководил им, чем обеспечил выполнение всех боевых заданий, данных отрядом взводу. В этих операциях гв. ст. сержант Лягошин лично уничтожил 3-х офицеров и 24 солдата пр-ка. Являясь неутомимым разведчиком, умелым и дерзким при выполнении заданий, тов. Лягошин ни разу не возвращался, не выполнив боевого приказа».
И, видимо, не вернулся из очередной своей отчаянной разведки – был убит, или взят в плен, или оказался в числе тех почти семи сотен раненых, которых вырезали фашисты, захватившие в середине марта сортировочный госпиталь в Харькове...
Папе, родившемуся в июле 41-го, не довелось запомнить отца. А вот отец его увидел – на руках у жены в окошке роддома. Тогда, в начале войны, его как механика призвали сначала ремонтировать и готовить к фронту машины на завод в Уральске, и, получив известие о рождении младшего сына, Пахом Георгиевич за сотню километров, пешком и на перекладных, отправился повидать новорожденного: день туда, день – обратно… А всего в семье было пятеро детей, еще один сын умер в детстве, до войны. Сейчас осталось двое – мой папа и его сестра…
